Михаил Рощин
Валентин и Валентина
Современная история в двух частях, с прологом
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Валентин.
Валентина.
Мать Валентины.
Лиза, мать Валентина.
Очкарик – девушка в очках.
Карандашов.
Первый студент.
Второй студент.
Третий студент.
Прохожий.
Скамья в городском сквере. На нее внезапно, словно стая птиц, оседает мимоходом группа молодых людей, по виду вчерашних школьников. Папки, книжки, сигареты, транзистор. Гомонят, смеются, острят. Они молоды, на дворе весна, за деревьями контур города, машинный грохот улицы, солнце. Разговор быстр, перебивчив, небрежен, но спор не так прост, и, в сущности, он станет нервом нашей истории. Мы пока даже не выделим никого из героев, а только послушаем, о чем и как они говорят.
– Да бросьте, какая еще любовь в наше время! И зачем она?
– А мне дико хочется влюбиться! Не могу!
– Не надоело вам?
– Нет, братцы, скоро все будет запросто: понравилась – подошел – спросил: да? И все, вся любовь…
– Дайте мне-то сказать!
– Глупая ты, пойми: любовь закрепощает, начинаются всякие мучения, то, се; любовь – кабала, а секс – свобода…
– Правильно, современному человеку некогда!
– Да отстаньте, само слово-то какое гнусное: секс, секс!..
– Послушайте лучше анекдотик, люди. Приходит муж домой…
– Влюбиться хочу!
– Чес-слово, ты как тот верблюд, который идет по пустыне и думает: что бы там про нас ни говорили, а ужасно хочется пить.
– Минутку, стая! Тише! Я сейчас иду и беру у прохожих интервью: есть любовь или нет и с чем ее вообще едят?
– Ну хорошо, если любовь есть, чего ж я до сих пор не влюбился?..
– Господи, да что вы знаете о любви!..
Постепенно среди всех должны выделиться парень и девушка, которые не отрывают глаз друг от друга, но тоже острят, иронизируют в общем тоне.
Он. Конечно, правильно, правильно: любовь надо душить в зародыше! А?
Она. Конечно. Все это романтика.
Он. Точно. Я, может, и влюбился бы, да времени нету.
Она. Да. Со временем кошмар.
Он. Между прочим, еще Наполеон говорил: на женщину не более получаса.
Она. А на мужчин и пятнадцати минут много.
Он. Ну-ну уж! Пятнадцать, может, уделите?..
И снова общий разговор – его завершает паренек, изображающий репортера.
– Любовь, братцы, психическая аномалия!..
– Если я умру из-за женщины, то только от смеха!..
– Айда, ребята, чего расселись!..
– А Экзюпери, помните, гениально сказал?..
– Надоели вы с этой любовью…
– Братцы, тихо. Есть интервью. Спокойно!.. Интервью первое. Лукерья Фоминишна, по профессии бабушка, семьдесят три года. На вопрос: «Есть ли на свете любовь?» – ответила: «Чаво такое?» Тише! А ее внучка, Саша, четыре года с половиной, на тот же вопрос потупилась и стала ковырять землю ногой… Тихо! Еще одно. Гражданин, пожелавший остаться неизвестным, когда мы его разбудили на скамейке, на вопрос: «Есть или нет?» – ответил загадочными словами: «На маленькую наберем…»
Все смеются и так же внезапно, как пришли, срываются, уходят, летят. Парень и девушка тоже идут за всеми.
К ним присоединяется паренек с воображаемым микрофоном.
– Молодые люди, что вы можете сказать о любви? Есть любовь на свете или нет?
Он. Как жизнь на Марсе.
Она. На свете?.. На каком?..
Смеются. Уходят.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Какое-то небольшое замкнутое место: это может быть та же скамейка, что в прологе, или скамья в метро, или чужой подъезд, или уголок магазина, – вокруг огромный город, который всегда становится одновременно и домом и пустыней для влюбленных. Валентин и Валентина. Она плачет, не закрывая лица. Он как умеет утешает ее.
Зима. Еще темно, но все наполнено и готово к действию.
Нашим героям по восемнадцать лет.
Он. Ну не надо, слышишь?
Она. Я не могу больше, Валя! Пойми, я не могу… Ой, и зачем это? (Горько.) Любовь!..
Он. Ну не надо, ты что? Ну!.. Ведь все равно счастье, так случилось, ты же знаешь…
Она. Да. Чем мы виноваты? Ну чем? Почему всегда надо все испортить? Надо врать, прятаться, стыдиться! Когда мне хочется кричать об этом, петь, без конца рассказывать!
Он. Убил бы я всех!
Она. Так было хорошо, кому мы мешали? Почему надо врать?..
Он. Так было всегда. Ложь начинается там, где появляется принуждение.
Она. Какое мне дело до всегда! Я живу сейчас, я хочу, чтобы сейчас было хорошо. Господи, что они говорили! Мама, бабушка! Даже Женя…
Он (вздох). Да. У меня тоже был разговорчик…
Она. Твоя мама совсем другая. Подожди, сейчас расскажешь… А мои просто не слышат, понимаешь? Им сто – они двести! Вот послушай!
Освещается несколько старомодная, в стиле пятидесятых годов, комната. Пианино, часы с боем. Вечерний час. За столом, в кресле, Бабка Валентины, толстая, умная, грубоватая старуха с книгой, тут же Мать Валентины, подтянутая, энергичная, властная, лет сорока шести. Сейчас она нервная и усталая. У зеркала сестра Валентины Женя, красивая женщина лет двадцати семи, она небрежна, иронична, чуть развинченна.
Видишь, семейный совет. Не могу, Валя!..
Он. Ну-ну, не надо! Прошу тебя… Иди.
Она. Да, сейчас.
Но Валентина не идет, приникает к нему, и они вместе слушают начало разговора.
Мать. Ну где вот она опять?
Бабка. Ох, господи!.. Придет!
Женя. Ребята, вы меня удивляете. Восемнадцать лет человеку! Да она святая по нынешним временам!
Бабка. Угу, старая дева.
Женя. Девчонки уже в седьмом классе бог знает что творят! Спорт, мода, песенки. (Напевает.) Больше знать ничего не хотят!
Бабка. Ох, господи!
Мать. Не знаю. Я устала от этой пошлости. Есть же у нас другая молодежь, почему с нее не брать пример? Это у тебя в английской школе вундеркинды. По нашему Красному Кресту знаешь сколько доноров среди молодежи? Я одиннадцать лет работаю, а такой сознательности, как теперь…
Женя (наигранно). Ну да, конечно.
Мать. Не конечно, а я тебе говорю, что есть. И вас, по-моему, воспитывали как надо…
Бабка. Папаша-то был кавалерист! Гусар!
Мать. Ну что ты вечно: гусар! Всего два месяца служил в кавалерии. Я Дмитрия, кстати, не осуждаю, он был цельный человек и поступил честно.
Бабка. С двумя детьми на руках оставил, честно!.. Когда уж тебя жизнь чему научит?..
Мать. Не надо об этом. И жизнь тут ни при чем. Сейчас всем дано все. Почему я, например, всегда тянулась к хорошему, а не к плохому? А у нас не было таких возможностей, как у них. Я даже не смогла закончить институт. Но я старалась, я работала, я росла. Я без диплома, а на мне целое отделение Общества! И все, слава богу, уважают. А вы… вас прямо влечет эта накипь, эта мода.
Женя (якобы не слушая). Да, маникюрчик-то того… Англичане говорят: самое трудное – быть немодным.
Бабка. Самое трудное – дурами не быть. (Пыхтит.)
Мать. Только о себе думают, только о себе!..
Женя. Ты видела журналы? Слава показывал?.. Это в Лондоне! В пуританской, чопорной Англии!
Мать. Оставь! При чем тут Англия, Лондон!..
Бабка. Еще Пушкин, Александр Сергеевич, говаривал: что важно Лондону, то рано для Москвы…
Женя. Чего, чего? Неплохо. Надо Славе продать… «Что важно Лондону…» (Смеется.)
Мать. Жаргончик! «Продать»!
Бабка. Теперь не учителя детей учат языку, а дети учителей жаргону.
Женя. Мамуля! Двадцатый век. Весь мир перевернулся, крутится вот такое колесо!.. Тебе всю жизнь хочется идеальных, возвышенных отношений. Но их нет! Это вам не салонная пьеса. «Ах, графиня, я вас же ву зем!..» Баба, в твое время когда выходили замуж?
Бабка. По-разному выходили. Не путай меня с девятнадцатым веком!..
Мать. Двадцатый век, двадцатый век! Все зависит не от века, а от человека! Я хочу! Да! И пусть у других как угодно, а с моей дочерью ничего такого не будет!
Женя. А о чем вообще речь? Разве есть симптомы?
Бабка. Будут симптомы – будет поздно.
Мать. Не будет! Ее надо привести в чувство. А то кончится тем, что она искалечит себе жизнь, бросит институт, будет голодать, плодить нищих.
Женя. Ну кто теперь голодает? Какие нищие?..
Бабка. А-а, правда, нищие давно-о не ходят.
Мать. Боже, как я устала! Вместо того чтобы отдохнуть, полежать, почитать…
Женя. Мама! Весь сыр-бор из-за того, что они шли в обнимку. Теперь все так ходят.
Бабка. Спасибо, ходят в обнимку, а не лежат.
Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)
Михаил Рощин
Валентин и Валентина
Современная история в двух частях, с прологом
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Валентин.
Валентина.
Мать Валентины.
Лиза, мать Валентина.
Очкарик – девушка в очках.
Карандашов.
Первый студент.
Второй студент.
Третий студент.
Прохожий.
ПРОЛОГ
Скамья в городском сквере. На нее внезапно, словно стая птиц, оседает мимоходом группа молодых людей, по виду вчерашних школьников. Папки, книжки, сигареты, транзистор. Гомонят, смеются, острят. Они молоды, на дворе весна, за деревьями контур города, машинный грохот улицы, солнце. Разговор быстр, перебивчив, небрежен, но спор не так прост, и, в сущности, он станет нервом нашей истории. Мы пока даже не выделим никого из героев, а только послушаем, о чем и как они говорят.
– Да бросьте, какая еще любовь в наше время! И зачем она?
– А мне дико хочется влюбиться! Не могу!
– Не надоело вам?
– Нет, братцы, скоро все будет запросто: понравилась – подошел – спросил: да? И все, вся любовь…
– Дайте мне-то сказать!
– Глупая ты, пойми: любовь закрепощает, начинаются всякие мучения, то, се; любовь – кабала, а секс – свобода…
– Правильно, современному человеку некогда!
– Да отстаньте, само слово-то какое гнусное: секс, секс!..
– Послушайте лучше анекдотик, люди. Приходит муж домой…
– Влюбиться хочу!
– Чес-слово, ты как тот верблюд, который идет по пустыне и думает: что бы там про нас ни говорили, а ужасно хочется пить.
– Минутку, стая! Тише! Я сейчас иду и беру у прохожих интервью: есть любовь или нет и с чем ее вообще едят?
– Ну хорошо, если любовь есть, чего ж я до сих пор не влюбился?..
– Господи, да что вы знаете о любви!..
Постепенно среди всех должны выделиться парень и девушка, которые не отрывают глаз друг от друга, но тоже острят, иронизируют в общем тоне.
Он. Конечно, правильно, правильно: любовь надо душить в зародыше! А?
Она. Конечно. Все это романтика.
Он. Точно. Я, может, и влюбился бы, да времени нету.
Она. Да. Со временем кошмар.
Он. Между прочим, еще Наполеон говорил: на женщину не более получаса.
Она. А на мужчин и пятнадцати минут много.
Он. Ну-ну уж! Пятнадцать, может, уделите?..
И снова общий разговор – его завершает паренек, изображающий репортера.
– Любовь, братцы, психическая аномалия!..
– Если я умру из-за женщины, то только от смеха!..
– Айда, ребята, чего расселись!..
– А Экзюпери, помните, гениально сказал?..
– Надоели вы с этой любовью…
– Братцы, тихо. Есть интервью. Спокойно!.. Интервью первое. Лукерья Фоминишна, по профессии бабушка, семьдесят три года. На вопрос: «Есть ли на свете любовь?» – ответила: «Чаво такое?» Тише! А ее внучка, Саша, четыре года с половиной, на тот же вопрос потупилась и стала ковырять землю ногой… Тихо! Еще одно. Гражданин, пожелавший остаться неизвестным, когда мы его разбудили на скамейке, на вопрос: «Есть или нет?» – ответил загадочными словами: «На маленькую наберем…»
Все смеются и так же внезапно, как пришли, срываются, уходят, летят. Парень и девушка тоже идут за всеми.
К ним присоединяется паренек с воображаемым микрофоном.
– Молодые люди, что вы можете сказать о любви? Есть любовь на свете или нет?
Он. Как жизнь на Марсе.
Она. На свете?.. На каком?..
Смеются. Уходят.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Какое-то небольшое замкнутое место: это может быть та же скамейка, что в прологе, или скамья в метро, или чужой подъезд, или уголок магазина, – вокруг огромный город, который всегда становится одновременно и домом и пустыней для влюбленных. Валентин и Валентина. Она плачет, не закрывая лица. Он как умеет утешает ее.
Зима. Еще темно, но все наполнено и готово к действию.
Нашим героям по восемнадцать лет.
Он. Ну не надо, слышишь?
Она. Я не могу больше, Валя! Пойми, я не могу… Ой, и зачем это? (Горько.) Любовь!..
Он. Ну не надо, ты что? Ну!.. Ведь все равно счастье, так случилось, ты же знаешь…
Она. Да. Чем мы виноваты? Ну чем? Почему всегда надо все испортить? Надо врать, прятаться, стыдиться! Когда мне хочется кричать об этом, петь, без конца рассказывать!
Он. Убил бы я всех!
Она. Так было хорошо, кому мы мешали? Почему надо врать?..
Он. Так было всегда. Ложь начинается там, где появляется принуждение.
Она. Какое мне дело до всегда! Я живу сейчас, я хочу, чтобы сейчас было хорошо. Господи, что они говорили! Мама, бабушка! Даже Женя…
Он (вздох). Да. У меня тоже был разговорчик…
Она. Твоя мама совсем другая. Подожди, сейчас расскажешь… А мои просто не слышат, понимаешь? Им сто – они двести! Вот послушай!
Освещается несколько старомодная, в стиле пятидесятых годов, комната. Пианино, часы с боем. Вечерний час. За столом, в кресле, Бабка Валентины, толстая, умная, грубоватая старуха с книгой, тут же Мать Валентины, подтянутая, энергичная, властная, лет сорока шести. Сейчас она нервная и усталая. У зеркала сестра Валентины Женя, красивая женщина лет двадцати семи, она небрежна, иронична, чуть развинченна.
Видишь, семейный совет. Не могу, Валя!..
Он. Ну-ну, не надо! Прошу тебя… Иди.
Она. Да, сейчас.
Но Валентина не идет, приникает к нему, и они вместе слушают начало разговора.
Мать. Ну где вот она опять?
Бабка. Ох, господи!.. Придет!
Женя. Ребята, вы меня удивляете. Восемнадцать лет человеку! Да она святая по нынешним временам!
Бабка. Угу, старая дева.
Женя. Девчонки уже в седьмом классе бог знает что творят! Спорт, мода, песенки. (Напевает.) Больше знать ничего не хотят!
Бабка. Ох, господи!
Мать. Не знаю. Я устала от этой пошлости. Есть же у нас другая молодежь, почему с нее не брать пример? Это у тебя в английской школе вундеркинды. По нашему Красному Кресту знаешь сколько доноров среди молодежи? Я одиннадцать лет работаю, а такой сознательности, как теперь…
Женя (наигранно). Ну да, конечно.
Мать. Не конечно, а я тебе говорю, что есть. И вас, по-моему, воспитывали как надо…
Бабка. Папаша-то был кавалерист! Гусар!
Мать. Ну что ты вечно: гусар! Всего два месяца служил в кавалерии. Я Дмитрия, кстати, не осуждаю, он был цельный человек и поступил честно.
Бабка. С двумя детьми на руках оставил, честно!.. Когда уж тебя жизнь чему научит?..
Мать. Не надо об этом. И жизнь тут ни при чем. Сейчас всем дано все. Почему я, например, всегда тянулась к хорошему, а не к плохому? А у нас не было таких возможностей, как у них. Я даже не смогла закончить институт. Но я старалась, я работала, я росла. Я без диплома, а на мне целое отделение Общества! И все, слава богу, уважают. А вы… вас прямо влечет эта накипь, эта мода.
Женя (якобы не слушая). Да, маникюрчик-то того… Англичане говорят: самое трудное – быть немодным.
Бабка. Самое трудное – дурами не быть. (Пыхтит.)
Мать. Только о себе думают, только о себе!..
Женя. Ты видела журналы? Слава показывал?.. Это в Лондоне! В пуританской, чопорной Англии!
Мать. Оставь! При чем тут Англия, Лондон!..
Бабка. Еще Пушкин, Александр Сергеевич, говаривал: что важно Лондону, то рано для Москвы…
Женя. Чего, чего? Неплохо. Надо Славе продать… «Что важно Лондону…» (Смеется.)
Мать. Жаргончик! «Продать»!
Бабка. Теперь не учителя детей учат языку, а дети учителей жаргону.
Женя. Мамуля! Двадцатый век. Весь мир перевернулся, крутится вот такое колесо!.. Тебе всю жизнь хочется идеальных, возвышенных отношений. Но их нет! Это вам не салонная пьеса. «Ах, графиня, я вас же ву зем!..» Баба, в твое время когда выходили замуж?
Бабка. По-разному выходили. Не путай меня с девятнадцатым веком!..
Мать. Двадцатый век, двадцатый век! Все зависит не от века, а от человека! Я хочу! Да! И пусть у других как угодно, а с моей дочерью ничего такого не будет!
Женя. А о чем вообще речь? Разве есть симптомы?
Бабка. Будут симптомы – будет поздно.
Мать. Не будет! Ее надо привести в чувство. А то кончится тем, что она искалечит себе жизнь, бросит институт, будет голодать, плодить нищих.
Женя. Ну кто теперь голодает? Какие нищие?..
Бабка. А-а, правда, нищие давно-о не ходят.
Мать. Боже, как я устала! Вместо того чтобы отдохнуть, полежать, почитать…
Женя. Мама! Весь сыр-бор из-за того, что они шли в обнимку. Теперь все так ходят.
Бабка. Спасибо, ходят в обнимку, а не лежат.
Мать. Мне нет дела: все! Все будут биться головой об стенку, и вы тоже? Я не хочу больше. Я устала. (Жене.) Между прочим, ты бы, как старшая сестра, чем острить, могла бы тоже помочь. У тебя уже вообще в доме никаких обязанностей. Живешь как трава. Могла бы поговорить, отвлечь, а то – двадцатый век, двадцатый век! Когда-то на войну все списывали, а теперь – на двадцатый век! Еще скажите: атомная бомба… раз живем… если война…
Бабка. Она научит. По-лондонскому-то!..
Женя (поет). «Ах, война, что ты, подлая, сделала…»
Мать (Бабке). А ты бы, между прочим, тоже поменьше ей потакала. А то сейчас одно, а потом: Алечка, Алечка, жалко Алечку… Пусть весь мир развалится от грязи, но моя дочь должна быть чиста, как Афродита! И если каждая мать сделает так – грязь отступит!..
Бабка (бурчит). Да, как же, сейчас…
Женя. Чего-чего? Афродита? (Смеется.)
Валентин и Валентина слушают.
Она. Ну, я пойду?..
Он. Я буду тебя ругать.
Она. Да, просто проклинай.
Он. Но ты не очень. Лучше промолчи.
Она. Не могу я больше молчать…
Валентина входит в дом, раздевается. Садится на свое место. Бабка наливает чай.
Мать. Между прочим, мы тебя давно ждем.
Валя. Был коллоквиум, потом в библиотеку надо было зайти… Что ты так смотришь?
Мать. Давно не видела. Редко встречаемся… А что, нельзя? Что ты такая бледная?
Бабка. Да она не ест ничего. Ты пообедала? Рубль я тебе давала.
Валя. Да, я ела.
Мать. Я хотела поговорить с тобой. Серьезно.
Бабка. Пусть чайку-то попьет…
Мать. Я тебя вчера видела. В метро.
Валя. В каком метро?
Мать. В простом.
Раздается телефонный звонок. Трубку берет Женя.
Женя. Наконец-то!.. Вы что это, милорд?.. Ой-ой, врать-то!.. Ну хорошо, подъезжай сюда… Чего-чего?.. Ой-ой! (Смеется.) Все!
Мать. Женя!.. Ну можно минуту быть серьезной? (Вале.) Это что, обязательно ходить в общественных местах в обнимку? Ты считаешь, это прилично? Я понимаю, вы никого не видите, – влюбленные вообще никого не видят и даже не подозревают, что их видят все… Ты несла его шапку, он – твой портфель, ты просто таяла от его объятий…
Бабка. Возьми еще печеньица.
Валя. Не хочу. (Матери.) Я такого не помню.
Мать. Может, я вру?
Женя. Это был он, но с ним была не она!
Мать. Я ночь не спала, меня сегодня на работе все спрашивают: что с вами? У меня голова распухла! А что мне сказать? Что моя дочь уподобилась этим девицам, которых парни хватают на улицах? Никакого стыда не осталось! Где девическая гордость, чистота, застенчивость?.. «Эй! Давай! Чувиха! Айда»! Тьфу! (Продолжает передразнивать.) Распустят патлы, сигарету в зубы, развалятся, – девушки!
Женя. Выродки, а не девушки!
Валя. Ко мне, по-моему, это не относится.
Мать. Спасибо! Но это пока. А ты не чувствуешь, что катишься по наклонной плоскости? Без вздохов! Мы, по-моему, ничего не имели против, что вы дружите, что он приходит в дом. Правда, я думала, у тебя вкус получше…
Бабка. Любовь зла…
Мать. Но пусть! Я понимаю, в этом возрасте у всех бывают увлечения…
Валя. Я в первый раз влюбилась еще в детском саду.
Женя. А я? До сих пор фамилию помню: Шурик Великанов! У него проволочка была на зубах.
Мать (Жене). Перестань!
Бабка. Одна порода.
Мать. Но теперь я вижу, что у вас там… не знаю что!..
Женя (небрежно). Скажи лучше, тебе не нравится, что у него мать проводница.
Мать. При чем тут это? Мы тоже не князья и не дворяне.
Бабка (шутит). К сожалению.
Мать. Хоть отец и помогал, но нам с бабушкой воспитывать вас, одевать, обувать, учить…
Валя. Я все знаю: была война, голод, карточки. Когда Женя родилась, ей на молоко продали бабушкино кольцо.
Валя (крутит на пальце кольцо). Ну, у меня кто-нибудь родится, я тоже продам кольцо.
Бабка. Угу. Тоже бабушкин подарок. Ты лучше возьми утюг да сразу бабку по голове!..
Мать. Что-что? Кто у тебя родится?
Бабка. Известно кто: мальчик или девочка.
Мать. Может, ты уже и замуж собралась?
Бабка. Конечно, спешить надо, в девках засиделась. Глядишь, перестарка и не возьмет никто!
Валя. Бабушка! Ну ты-то что?
Мать. Да! Тем более такого жениха упустить. Рокфеллер! Зимой и летом все в техасских штанах. И мужчина в самой силе!
Валя встает и молча собирается уйти из комнаты.
Аля!.. Сядь! Мы не закончили… Сядь, я говорю!
Валя. Я не хочу говорить в таком тоне.
Мать. Какие мы гордые! Хорошо бы эту гордость приберечь для другого.
Женя (приблизясь к сестре, нараспев). Валентина-а…
Валя (отстраняясь, резко). А ты тоже! Почему-то над твоим Славой не шутят.
Женя. Ну не заходись, при чем тут Слава? Слава, между прочим, два института кончил. Слава в порядке: квартира, машина…
Валя. Жена, дети!..
Женя. Ух ты!
Мать (Жене). Ты со своим Славой помолчи лучше! (Вале.) А ты не сравнивай, Женя взрослый человек. Когда тебе будет двадцать семь, никто слова не скажет, живи как знаешь…
Бабка. Слава-то свистун, чего говорить.
Женя. Чего-чего?.. Правильно. (Смеется.) Свистун!
Бабка. От мужа нечего было уходить.
Женя. Бабуля! Этот муж объелся груш.
Мать (Жене). Прекрати! Тебе надо было идти, и иди. (Вале.) А ты сядь! Сядь и слушай!
Валя. Я все поняла. (Стоит.)
Мать. Нет, слушай! Я же вижу твое состояние. Пойми, из-за глупой ошибки ты можешь сломать себе жизнь!
Валя. Никто не собирается ломать.
Бабка. Бесполезно. Они ж умней всех!..
Мать. Ты же не глупая девушка, неужели ты не понимаешь, что увлечение – это увлечение, что у тебя их будет в жизни миллион? А замужество, семья… Ты знаешь, что такое муж?.. Муж – это основа, это на целую жизнь, это человек, который… (Осекается.)
Бабка. Охо-хо!
Женя (едко). Какая проза! А любовь, а чувства?..
Бабка. Любовь короткая, а жизнь длинная. Ты сначала жизнь устрой, а там люби себе.
Мать. Ну хватит! При чем тут любовь?.. Любовь – редкость! Как красота или талант! А вы принимаете за любовь совсем другое. Просто что-то неприличное есть, неприятное, когда такие вот девчонки и мальчишки, совсем дети!.. Нет, я не понимаю…
Женя. По Фрейду, самых пылких чувств хватает года на четыре… (Подумав.) Да, не больше…
Бабка. Любови приходят и уходят, а муж остается…
Мать. Распущенность – больше ничего!
Бабка. Лотерея. Каждый думает машину выиграть, а много ли выигрывают?..
Женя. Как-как? Ничего!
Мать. Вот! Любовь – это машина! А все остальное – так! А ты уверена, что это машина?
Валя смотрит на Валентина. Идет к нему. Пауза.
Она. Ты уверен?
Он (через паузу). Я? Да. А ты?
Она. Да. Но чем ты можешь доказать?
Он. Ну чем?.. Просто вот она! Пожалуйста! (Делает жест, будто открывает дверцу машины.)
Она. Ты все шутишь. А они правильно говорят.
Он. Вроде бы. Только почему-то слушать их тяжело, а поступать по-ихнему невозможно.
Она. По-ихнему! Откуда у тебя эти «ихний», «ехай»?
Он. Темные мы, неграмотные. Сто лет всего, как из крепостного права вышли.
Она. Ну не остри, не до того.
Он. А что! Я серьезно. Я все-таки историк. Где уж нам любить, подниматься до святых высот! Небось какой-нибудь мой прадед ставил сына перед собой и говорил: «Жениться будешь на Маруське, а на Валентине не будешь. Что еще за Валентина!» И все, и сын действительно женился на Маруське. Хорошо?
Она. Не знаю, может, и хорошо.
Он. Может? Но, видишь ли, человечество почему-то смертным боем бьется против крепостных прав, совершает революции. Почему-то человек хочет быть человеком, а не рабом…
Она. Нет, ты лучше скажи: ты уверен? Точно?
Валентин хочет ее поцеловать.
Подожди… А если ты ошибаешься?..
Он. Аля!..
Она. Нет, ну а вдруг?
Он. Ну что вдруг, что?.. Ерунда какая-то! Во-первых, любовь – это не лотерея. И не машина. И мир существует потому, что в нем есть любовь, и исчезнет, если ее не будет! В наше время, не в наше, когда угодно, но люди любили друг друга, и каждый человек кого-то когда-то любил. «Любовь – такая же редкость, как талант или красота!» Почему? А может быть, любовь – это то же самое, что душа? А душа есть у каждого. Одни, значит, могут любить, а другие нет? Каждый человек в чем-то и красив и талантлив!..
Она (улыбаясь). Ты у меня жутко идейный.
Он. Да, между прочим. Я идейный!.. Куда ты?..
Она. Подожди. Еще не все. Это еще были цветочки!..
Он (злясь). Машина!
Валентина возвращается в комнату.
Мать (как бы продолжая). Мальчик, почти ребенок! Девушка в восемнадцать лет еще может, имеет право выйти замуж…
Бабка. Я уж родила в семнадцать!..
Мать. …но мальчик!..
Валя. Ну хватит! Я не маленькая! Муж, замуж, такой, не такой. Никто вам ничего не говорит! А насчет этого… ну любви, то… Любовь – не лотерея! И никакая не машина, между прочим! Любовь – это любовь! У кого есть душа, того она не минует!..
Мать. Это уже его влияние!..
Валя. Если он мне нравится! Что мне, к черту его послать? Почему? Ну почему? Я не понимаю! Чего вы от меня хотите? Какого фига?..
Мать. Ты что? Выбирай выражения!
Бабка. За проводницына сына выйдет, вовсе будет нас по матушке посылать.
Женя (поет). «А у этой проводницы шелковистые ресницы…»
Валя. За проводницына, за проводницына!.. Тебе-то, бабушка, как не стыдно? (Матери.) Что выбирать? (Жене.) А ты!.. Ты бы… Как это называется, кто сам делает, а других осуждает?..
Женя. Я? Осуждаю?..
Бабка. Всех разом обкусала!
Валя. Ханжа это называется!..
Женя. Ну, ты совсем уж!.. (Выходит и потом возвращается в пальто.)
Валя. Не трогайте меня лучше!.. «Обеспечивает, устраивает»! «Четыре года по Фрейду»!.. Сидеть и раскладывать, что выгодно, что невыгодно? Почему всегда говорят: кончи институт, кончи институт?! Чтобы дипломы были, а любви уже не было?..
Мать. Ты не знаешь, что такое жизнь! Что он может тебе дать? Самая распрекрасная любовь разлетится в прах, когда нечего будет есть и некуда преклонить голову.
Валя. Да почему он мне должен что-то давать? Почему нельзя на равных?.. Он, например, вечно на кухне, на табуреточке занимается, а я… у нас три комнаты…
Мать. Мину-у-точку!
Женя. Ого!..
Бабка. Вот тебе и застенчивый. Уж на нашу жилплощадь наметился!
Мать. Минутку!.. Вы поняли? И зачем мы так долго разговаривали? Ты, милая, открывала бы свои карты сразу: хочу, мол, привести вам в дом зятя. Ты открылась, и я тебе откроюсь. Ты говоришь: комнату…
Валя. Я ничего не говорю.
Мать. Ты говоришь – комнату, а мы тебе так же откровенно ответим: не надейся! И хитренькому мальчику своему передай: не выйдет!..
Валя. Мама!..
Мать. Что ж тут оскорбляться? Дело житейское. Но только как это ты себе представляешь, интересно? Вы с бабушкой в одной комнате, и он, что ли, с вами? Или к Жене его поселим? Или меня к бабушке? Я УЖ, может, и на свой угол права не имею?..
Бабка. Чего уж! Нам вообще на кладбище пора, а им место освободить.
Женя. Построим кооператив, и ключи на свадьбу.
Мать. Извини, не выйдет! И вообще запомни: ничего своего у тебя нет. Ты студентка, и все. И пока ты живешь в родном доме, изволь поступать не так, как тебе хочется, а как будет лучше. Для тебя же! Кстати сказать, чем забивать голову неизвестно чем, ты могла бы подумать, как твоя мать бьется всю жизнь, старается для вас. Другое дело, что я не люблю никому ничего показывать.
Бабка. На брюхе – шелк, а в брюхе – щелк.
Мать. Да, потому что женщина должна быть женщиной: пусть скромно, но…
Бабка. От женщины должно пахнуть чистотой.
Мать. Неужели ты не понимаешь сама-то, Аля! Если бы я хоть на минуту поверила, что все это серьезно, я бы все для тебя сделала. Но ты подумай, подумай!
Бабка. В музыкальной школе учили, английскому!..
Женя (глядит на часы). Бросьте, ребята! Ей ведь еще заниматься… «Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте!»
Женю не слушают. Она уходит. Но не совсем. Стоит в стороне.
Мать. Можете называть меня отсталой, жестокой, несовременной, но я мать, и я хочу добра своему ребенку!.. А эту любовь мы знаем! На сестричку свою посмотри! Тоже вечно: любовь! Все в тумане, сама не понимает, что делает и что с ней делается. Знаем, слава богу! Ты девочка, ты первоцвет. А у нас опыт! Долгий, горький опыт! Туман рассеивается, остается грубая жизнь. Заплаканные глаза, больничный потолок, пустота и отвращение. Вот и вся ваша любовь! И тогда вы бежите к маме, рыдаете – если еще есть слезы – и говорите: «Зачем ты позволила, зачем ты меня не остановила, не связала? И зачем я тебе не поверила?»… Вот чем кончается ваш туман. Я тоже женщина, я тоже кое-что испытала в жизни, и неужели я не понимаю? Все я понимаю! Сейчас ты нас ненавидишь, мы самые злые твои враги, я знаю, все враги! Только он самый лучший, самый умный. Но это туман! Чуть-чуть опомнишься, и дело покажется проще. А если сама не можешь с собой справиться, мы поможем! Приведем тебя в чувство! Пусть я буду плохая – потом сама скажешь мне спасибо. Ты потеряла голову – я ее тебе найду! И надену на место!.. Потому что я тоже тебя люблю, и уверяю, не меньше твоего мальчика!.. Ясно?
Валя (резко). Да. Аудиенция окончена?
Бабка. Ох папаша! Ох кавалерист!
Мать. Стой!.. Если так, то с сегодняшнего дня ты вообще не будешь никуда ходить, ты не будешь с ним встречаться!.. Эти обнимочки кончатся!
Валя. Этого не будет!
Мать. Нет, будет!
Валя. Все?
Мать. Все!
Валя. Спасибо за внимание!
Валентина выбегает, останавливается возле Валентина. Ему и жалко ее, но он и гордится ею.
Она делает жест: дослушай, еще не все.
Мать. Ты поняла?
Бабка. Я давно поняла. Удила закусила!
Мать. Что же делать?
Бабка. Ты уж больно круто. Наша порода! Все такие! И ты такая была!
Мать. Я? Да не выдумывай! Я всю жизнь работаю, я всю войну девчонкой в госпиталях, и ничего. У меня потому что всегда на первом плане был долг, семья. И когда Дмитрий ушел, я еще могла устроить свою жизнь… Нет, но как она про комнату!.. Может, я отстала, ничего не понимаю?.. Но у меня тоже кое-что было в жизни, мы тоже влюблялись, но как-то иначе: стеснялись, не афишировали… А тут какой-то разгром, все наружу, вверх тормашками! Что за стиль такой, что за времена! Одна себе все исковеркала, теперь другая! Лавина какая-то, лавина!..
Бабка. То-то что! А запрещать, я думаю, может, еще хуже…
Мать. А что, разрешать? Постель, может, им постелить? Комнату отдать?.. Через три месяца все пройдет!
Бабка. Ну а вдруг любовь?
Мать. «Любовь»! Да что ж пристали с этой любовью? Неужели, если б что-то серьезное, я стала бы ежовые руковицы надевать? Избаловались! Никаких забот нет! Все им отдай, все разреши! Чем бы дите не тешилось… «Любовь»! Дети еще!..
Бабка. Ну какие дети! Девятнадцатый год. Ты тоже соображай. Времена-то другие! Женька права: рано они развиваются, образованные, самостоятельные. Почитай вон: больше половины населения – молодежь! Что ж за них-то все решать?
Мать. Боже мой, ну и что ж теперь, и слова им не скажи? Мы-то что, старухи, что ли? Или отжили свое, или не понимаем? Молодежь! Между прочим, эти разговоры, что молодежь, мол, права, а другие нет, – ерунда. Молодежь готовое берет, не свое – свое-то откуда? Его еще найти надо. Вот и повторяют чужое, а сами думают, что это они открыли. Как будто мы плохого им хотим!..
Бабка. «Если бы молодость знала, если бы старость могла»…
Мать. Ах, ну ладно, не до философии! Что делать-то? А?
Бабка. Чего тут сделаешь-то? Ждать…
Мать. Ну нет!..
Между тем Женя, сделав знак тому, кто ее ждет, чтобы подождал еще, подходит к Валентине, зовет ее.
Женя. Валя! На два слова! Ну чего ты волчицей-то глядишь? Я, между прочим, пыталась им объяснить, но… Что молчишь?
Валя. Ты же хотела говорить. Я слушаю.
Женя. Зря ты. Плохого тебе никто не хочет.
Валя. Я тоже.
Женя. Ох! Если бы ты могла забежать на десять лет вперед.
Валя. Все крепки задним умом.
Женя. Что?
Валя. Все крепки задним умом. Русское идиоматическое выражение.
Женя. А-а! Я, конечно, не собираюсь тебе читать мораль…
Валя. Надеюсь.
Женя. Просто один пример. Из жизни… Не помнишь случайно, был у меня такой знакомый, Анатолий?
Валя. Знакомый? Ты из-за него из дому уходила, рыдала, мать тебе один раз пощечин налепила за него.
Женя. Пощечин? Когда это?.. Нет, ну мать не могла, ты что?
Валя. «Не могла»!.. Ненавижу вот эту манеру в нашем доме (жеманно): у нас не может быть ничего неприличного.
Женя. Нет, ну… я… мы дико ссорились тогда, да, но пощечины…
Валя. Да ладно…
Женя. Ну, возможно. А ты, значит, помнишь про Анатолия? Вот не думала.
Валя. «Не думала»! А ты бы поговорила со мной когда-нибудь. Я не то что помню, я знаю!..
Женя. Ну-ну, что ты можешь знать.
Валя. Ладно, Женя. Что ты хотела сказать?..
Женя. Да просто, что я тоже… была влюблена, без ума, без памяти, из дому действительно убегала, но…
Валя. Но потом все прошло, да?..
Женя. Ну, не злись!.. Ах, Толик Овчинников… (Несколько уносясь в прошлое.) Какой мальчик был! В белом свитере, высокий, глаза синие. Географичка наша влюблена в него была, не говорю уж о девчонках…
Валя. Ты и с Игорем разошлась, потому что Толика продолжала любить. Одного любила, а вышла за другого.
Женя (острит). Это называется – брак по-русски!.. Да, когда-нибудь я тебе расскажу…
Валя. Да не надо.
Женя. Я что хочу сказать: встретились мы как-то в прошлом году, случайно… Смотрю: залысины, глаза выцвели, катает колясочку, второй ребенок… Господи, думаю, и из-за этого человека я умирала, сходила с ума!..
Валя. Я поняла, не стоит…
Женя. Что ты поняла?.. Любовь! Станешь женщиной – тогда поймешь!.. Ты знаешь, что можно провести с человеком один вечер, одну ночь – и проиграть всю эту симфонию за полсуток? Мы живем в слишком плотном времени, все обострено, все под давлением, мы не умеем ничего проживать, понимаешь? Раньше, когда у людей было горе, они долго носили траур и проживали это горе; когда женились, то устраивали медовый месяц и ехали в свадебное путешествие… А теперь человек прибегает на полчаса с работы, чтобы похоронить друга или расписаться с невестой, а такси его уже ждет, и он мчится еще куда-то, и, когда дверца захлопывается, он уже не помнит ни о похоронах, ни о невесте…
Валя. Чужой опыт все равно никогда никого не убеждал.
Женя (продолжая). Ты не знаешь, как встречаются мужчина с женщиной на полчаса, где-нибудь в чужой комнате, с чужими фотографиями, с телефоном в коридоре, по которому в это самое время соседи говорят про говядину…
Валя (брезгливо). Не надо, не хочу про говядину…
Женя. Почему? Это тоже любовь!.. Ты ждешь его, как собака, запертая в комнате, ходишь с ним по «Детскому миру», выбираешь подарки его детям, провожаешь его домой, когда он спешит к жене… Ты терпишь его холодность, усталость, и ты знаешь, прекрасно знаешь, что все это кончится в конце концов и ты останешься одна. И лучше, лучше, если просто один вечер, одна ночь, – тогда по крайней мере сохранится очарование, воспоминание о тумане, о котором говорила мать, не будет боли и страдания… Ну ладно, что я тебе рассказываю, это действительно надо пережить, чтобы понять… (Опомнясь, снова иронически.) Ну что ты смотришь на меня так жалостно? Пожалей лучше себя!.. Я поеду… «Любовь – это не машина». Любовь – это машина!.. Салют! (Уходит.)
Валентина возвращается на прежнее место. Она думает. Валентин ждет ее. Садятся рядом.
Она (вздохнув, как после плача). Вот так, Валечка, такие дела… Что это?.. Ведь они и вправду меня любят, и я их люблю. Я маму выбрала, когда они с отцом разошлись, я уже большая была, одиннадцать лет. А бабушка всегда была моим другом, всегда была в курсе, все знала… И как я мечтала о любви, тоже знала. Я думала, когда полюблю, я вбегу в дом с цветами, вот с такой охапкой, рассыплю их, осыплю ими маму, бабку, Женю, крикну: товарищи, дорогие мои, поздравьте меня, я влюбилась!.. И я стану кружиться, петь, все окна открыты, и занавески летят, как на Первое мая… Я буду всем звонить, отцу – телеграмму, и они тоже станут счастливые, будут смеяться, обнимать меня, печь пироги, открывать вино, а я стану играть марш из «Аиды». Трам! Та-та-та-та-та-там!.. Хорошо?
Он (серьезно). Да.
Она. Вот. А что получается?.. Понимаешь, я даже не знаю… Злость какая-то жуткая… даже не могу найти слово… Просто что-то биологическое…
Он. Ты их собственность, ты их… ну как сказать?.. предприятие, в которое они вложили капитал.
Она. Ты к политэкономии, что ли, готовишься?
Он. Я серьезно… Им бы получить еще приличные проценты с капитала.
Она. Марксист ты мой! Просто люди больше всего мучают тех, кого больше всего любят…
Он. Этого я не понимаю. Мистика!
Она. Ну при чем тут мистика? Ох боже мой!..
Он. Думаешь, я их не полюбил? Уже за одно то, что они твои: твоя мать, бабушка, сестра… Я бы тоже мог… с цветами, рассыпать и сказать: дорогие мои, какая у вас дочь! Понимаешь? А они что? «Здрасте, здрасте, проходите, возьмите вареньица, какой начитанный мальчик, очень приятно…» А сами? Двуличные бабы, больше ничего! Всё они нам испортят!.. Черт! Просто какой-то заколдованный круг…
Она. Ну что ты? Не надо, Валя!.. Валь!..
Он. Да, конечно… Ничего!.. Ничего, ничего! Мы с тобой, в конце концов, совершеннолетние, и мы…
Она. Я, по-моему, уже совершеннозимняя.
Он. Замерзла? Чего же ты? Иди сюда! (Распахивает пальто и обнимает ее.)
Она. Валечка, милый мой…
Он. Алечка… Ты меня любишь?
Она. Да. Очень. Подожди… Ой, не могу!.. Подожди, а что было у тебя?.. Ну, подожди!..
Он. Потом!.. Пусти!.. Видишь, как рука замерзла… пусти!
Она. Перестань, ну!
Он. Не перестану, пусти!..
Она. Да ну тебя, щекотно!
Он. Ты глупая, да? Пусти!…
Она. Уйди!
Смеются, целуются. Валентина вырывается.
Он. Валь!
Она. Ну тебя!
Он. Аль!
Она. Что?
Он. А ты придешь?
Она. Да.
Он. Точно?
Она. Да.
Он. Точно-точно?
Она. Ты безумный.
Он. Да, я безумный. Ты придешь?..
Она (ласково, смеясь). Ты безумный, легкомысленный, глупый мальчишка! И правильно они говорят… Как с тобой семью строить? Только и будешь целоваться.
Он. А для чего ее строить?.. Щи варить? Ты придешь?
Она. Не щи, а ячейку общества. Основа государства.
Он (шутливо, с озорством). Долой семью, частную собственность и… Ты придешь?
Она. Да, приду, о господи!.. Ты расскажи лучше, что у тебя было?..
Он. Потом! Иди сюда!.. Ты когда придешь?
Она. Не приставай, я кому сказала! Рассказывай!..
Он. Да не хочу я!
Она. А я приказываю: рассказывай!
Он. Да ну!
Она. «Да ну! Да ну!» Я уже у тебя тоже научилась этому «да ну!».
Он. А я у тебя – вот так делать! (Повторяет какой-то ее характерный жест.)
Она. А я у тебя – вот так! (Повторяет его жест.)
Мы с тобой все-таки жутко глупые!
Он. Дети!
Она. Вокруг нас опасности, а мы…
Он. А мы целуемся! (Улучив момент, целует ее.) Мы ж счастливые! Я люблю тебя… Я никому никогда не говорил этого слова… Аля!..
Она. Еще!
Поцелуй. Круговорот, головокружение. Потом пауза.
Не надо больше. Рассказывай. Мне пора.
Он. Ты придешь?
Она. Я не приду, я буду бежать… Рассказывай, прошу тебя.
Михаил Рощин
Пьеса Михаила Рощина «Валентин и Валентина» (1970) не нуждается в представлении. Она была необыкновенно популярна, с нее, собственно говоря, и началась слава драматурга Рощина. В Советском Союзе, пожалуй, не было города, где имелся бы драмтеатр и не шла бы пьеса «Валентин и Валентина». Первыми ее поставили почти одновременно, в 1971 году, «Современник» (реж. В.Фокин) и МХАТ (реж. О.Ефремов), а уже вслед за ними – Г.Товстоногов, Р.Виктюк и другие. Также по пьесе был снят фильм (режиссер Г.Натансон, 1987).
Михаил Рощин Валентин и Валентина Современная история в двух частях, с прологом
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Валентин.
Валентина.
Мать Валентины.
Лиза, мать Валентина.
Очкарик – девушка в очках.
Карандашов.
Первый студент.
Второй студент.
Третий студент.
Прохожий.
ПРОЛОГ
Скамья в городском сквере. На нее внезапно, словно стая птиц, оседает мимоходом группа молодых людей, по виду вчерашних школьников. Папки, книжки, сигареты, транзистор. Гомонят, смеются, острят. Они молоды, на дворе весна, за деревьями контур города, машинный грохот улицы, солнце. Разговор быстр, перебивчив, небрежен, но спор не так прост, и, в сущности, он станет нервом нашей истории. Мы пока даже не выделим никого из героев, а только послушаем, о чем и как они говорят.
– Да бросьте, какая еще любовь в наше время! И зачем она?
– А мне дико хочется влюбиться! Не могу!
– Не надоело вам?
– Нет, братцы, скоро все будет запросто: понравилась – подошел – спросил: да? И все, вся любовь…
– Дайте мне-то сказать!
– Глупая ты, пойми: любовь закрепощает, начинаются всякие мучения, то, се; любовь – кабала, а секс – свобода…
– Правильно, современному человеку некогда!
– Да отстаньте, само слово-то какое гнусное: секс, секс!..
– Послушайте лучше анекдотик, люди. Приходит муж домой…
– Влюбиться хочу!
– Чес-слово, ты как тот верблюд, который идет по пустыне и думает: что бы там про нас ни говорили, а ужасно хочется пить.
– Минутку, стая! Тише! Я сейчас иду и беру у прохожих интервью: есть любовь или нет и с чем ее вообще едят?
– Ну хорошо, если любовь есть, чего ж я до сих пор не влюбился?..
– Господи, да что вы знаете о любви!..
Постепенно среди всех должны выделиться парень и девушка, которые не отрывают глаз друг от друга, но тоже острят, иронизируют в общем тоне.
Он. Конечно, правильно, правильно: любовь надо душить в зародыше! А?
Она. Конечно. Все это романтика.
Он. Точно. Я, может, и влюбился бы, да времени нету.
Она. Да. Со временем кошмар.
Он. Между прочим, еще Наполеон говорил: на женщину не более получаса.
Она. А на мужчин и пятнадцати минут много.
Он. Ну-ну уж! Пятнадцать, может, уделите?..
И снова общий разговор – его завершает паренек, изображающий репортера.
– Любовь, братцы, психическая аномалия!..
– Если я умру из-за женщины, то только от смеха!..
– Айда, ребята, чего расселись!..
– А Экзюпери, помните, гениально сказал?..
– Надоели вы с этой любовью…
– Братцы, тихо. Есть интервью. Спокойно!.. Интервью первое. Лукерья Фоминишна, по профессии бабушка, семьдесят три года. На вопрос: «Есть ли на свете любовь?» – ответила: «Чаво такое?» Тише! А ее внучка, Саша, четыре года с половиной, на тот же вопрос потупилась и стала ковырять землю ногой… Тихо! Еще одно. Гражданин, пожелавший остаться неизвестным, когда мы его разбудили на скамейке, на вопрос: «Есть или нет?» – ответил загадочными словами: «На маленькую наберем…»
Все смеются и так же внезапно, как пришли, срываются, уходят, летят. Парень и девушка тоже идут за всеми.
К ним присоединяется паренек с воображаемым микрофоном.
– Молодые люди, что вы можете сказать о любви? Есть любовь на свете или нет?
Он. Как жизнь на Марсе.
Она. На свете?.. На каком?..
Смеются. Уходят.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Какое-то небольшое замкнутое место: это может быть та же скамейка, что в прологе, или скамья в метро, или чужой подъезд, или уголок магазина, – вокруг огромный город, который всегда становится одновременно и домом и пустыней для влюбленных. Валентин и Валентина. Она плачет, не закрывая лица. Он как умеет утешает ее.
Зима. Еще темно, но все наполнено и готово к действию.
Нашим героям по восемнадцать лет.
Он. Ну не надо, слышишь?
Она. Я не могу больше, Валя! Пойми, я не могу… Ой, и зачем это? (Горько.) Любовь!..
Он. Ну не надо, ты что? Ну!.. Ведь все равно счастье, так случилось, ты же знаешь…
Она. Да. Чем мы виноваты? Ну чем? Почему всегда надо все испортить? Надо врать, прятаться, стыдиться! Когда мне хочется кричать об этом, петь, без конца рассказывать!
Он. Убил бы я всех!
Она. Так было хорошо, кому мы мешали? Почему надо врать?..
Он. Так было всегда. Ложь начинается там, где появляется принуждение.
Она. Какое мне дело до всегда! Я живу сейчас, я хочу, чтобы сейчас было хорошо. Господи, что они говорили! Мама, бабушка! Даже Женя…
Он (вздох). Да. У меня тоже был разговорчик…
Она. Твоя мама совсем другая. Подожди, сейчас расскажешь… А мои просто не слышат, понимаешь? Им сто – они двести! Вот послушай!
Освещается несколько старомодная, в стиле пятидесятых годов, комната. Пианино, часы с боем. Вечерний час. За столом, в кресле, Бабка Валентины, толстая, умная, грубоватая старуха с книгой, тут же Мать Валентины, подтянутая, энергичная, властная, лет сорока шести. Сейчас она нервная и усталая. У зеркала сестра Валентины Женя, красивая женщина лет двадцати семи, она небрежна, иронична, чуть развинченна.
Видишь, семейный совет. Не могу, Валя!..
Он. Ну-ну, не надо! Прошу тебя… Иди.
Она. Да, сейчас.
Но Валентина не идет, приникает к нему, и они вместе слушают начало разговора.
Мать. Ну где вот она опять?
Бабка. Ох, господи!.. Придет!
Женя. Ребята, вы меня удивляете. Восемнадцать лет человеку! Да она святая по нынешним временам!
Бабка. Угу, старая дева.
Женя. Девчонки уже в седьмом классе бог знает что творят! Спорт, мода, песенки. (Напевает.) Больше знать ничего не хотят!
Бабка. Ох, господи!
Мать. Не знаю. Я устала от этой пошлости. Есть же у нас другая молодежь, почему с нее не брать пример? Это у тебя в английской школе вундеркинды. По нашему Красному Кресту знаешь сколько доноров среди молодежи? Я одиннадцать лет работаю, а такой сознательности, как теперь…
Женя (наигранно). Ну да, конечно.
Мать. Не конечно, а я тебе говорю, что есть. И вас, по-моему, воспитывали как надо…
Бабка. Папаша-то был кавалерист! Гусар!
Мать. Ну что ты вечно: гусар! Всего два месяца служил в кавалерии. Я Дмитрия, кстати, не осуждаю, он был цельный человек и поступил честно.
Бабка. С двумя детьми на руках оставил, честно!.. Когда уж тебя жизнь чему научит?..
Мать. Не надо об этом. И жизнь тут ни при чем. Сейчас всем дано все. Почему я, например, всегда тянулась к хорошему, а не к плохому? А у нас не было таких возможностей, как у них. Я даже не смогла закончить институт. Но я старалась, я работала, я росла. Я без диплома, а на мне целое отделение Общества! И все, слава богу, уважают. А вы… вас прямо влечет эта накипь, эта мода.
Женя (якобы не слушая). Да, маникюрчик-то того… Англичане говорят: самое трудное – быть немодным.
Бабка. Самое трудное – дурами не быть. (Пыхтит.)
Мать. Только о себе думают, только о себе!..
Женя. Ты видела журналы? Слава показывал?.. Это в Лондоне! В пуританской, чопорной Англии!
Мать. Оставь! При чем тут Англия, Лондон!..
Бабка. Еще Пушкин, Александр Сергеевич, говаривал: что важно Лондону, то рано для Москвы…
Женя. Чего, чего? Неплохо. Надо Славе продать… «Что важно Лондону…» (Смеется.)
Мать. Жаргончик! «Продать»!
Бабка. Теперь не учителя детей учат языку, а дети учителей жаргону.
Женя. Мамуля! Двадцатый век. Весь мир перевернулся, крутится вот такое колесо!.. Тебе всю жизнь хочется идеальных, возвышенных отношений. Но их нет! Это вам не салонная пьеса. «Ах, графиня, я вас же ву зем!.. ...
Зубков Ю.
Шествие пьесы Михаила Рощина «Валентин и Валентина» по театрам страны приняло едва ли не повсеместный характер. Постановки по этой пьесе идут в Москве и Ленинграде, Киеве и Новосибирске, Хабаровске и Смоленске, Туле и Свердловске, Ярославле и Шадринске... Словом, не так-то легко отыскать город, где бы пьеса эта не ставилась. И чаще всего зрительные залы на ее представлении бывают переполнены. В антракте и по окончании спектакля обычно возникают жаркие споры...
В чем же секрет столь быстрого распространения, столь жгучей популярности этой, как обозначил в подзаголовке сам автор, «современной истории»? Ответ на этот вопрос, мне кажется, не может быть однозначным.
Прежде всего пьеса эта привлекает узнаваемостью житейских ситуаций. Вот мать Валентины, восемнадцатилетней студентки, возмущается тем, что ее дочь шла в метро в обнимку с парнем, которого она, как говорит, любит. Она несла его шапку, а он - ее портфель... Разве не встречаем мы каждый день в метро, в скверах, на улицах подобные пары и разве не вызывают они у нас самые разные эмоции? Для нас стали привычными такие понятия, как атомная электростанция или атомный ледокол, искусственный спутник земли или полет человека в космос, но всегда вызывают взволнованный отклик такие бытовые явления, как длинноволосый парень, особенно если рядом с ним стоит или идет девушка в брючках и понять, кто же из них мужского пола, а кто - женского, почти невозможно, беззастенчивость отношений, принимаемая иными за простоту... Ну, еще идут в обнимку - туда-сюда, а вот когда парень ведет девушку, взяв рукой за шиворот, - это уж непременно вызовет живую реакцию прохожих...
Узнаваемость ситуаций в пьесе «Валентин и Валентина» не сводится, однако, только к случаю в метро. Здесь узнается многое. И опоры бывших однокашников Валентина о том, есть любовь или ее вообще нет, и судьба Жени, старшей сестры Валентины, двадцатисемилетней женщины, за иронией которой скрываются душевная опустошенность и цинизм, и вмешивающаяся во все разговоры Валентина, тоже студента, с матерью его младшая сестра - школьница Маша, рано повзрослевшая и на многое имеющая уже свой взгляд и о многом свои суждения. Основное же - узнается стремление восемнадцатилетних, еще не оперившихся, к самостоятельности, к независимости от взрослых в решении своей судьбы, забота матери Валентина, проводницы, без мужа поднимающей троих детей, о сыне, о том, как бы он не надорвался, взвалив на свои плечи непосильную ношу, тревога матери Валентины за дочь, за то, не ошибается ли она, не принимает ли мимолетное увлечение за любовь...
Пьеса привлекает далее тем, что все ее коллизии лично касаются каждого зрителя. У каждого из взрослых есть дети и внуки, и им приходит пора любить, настает время для замужества и женитьбы. Трудно отыскать мать и отца, дедушку и бабушку, которые были бы равнодушны к тому, как сложится судьба человека, которому они дали жизнь, которого вынянчили и выпестовали, вскормили и сформировали. И молодых женщин с трудной, подчас горькой личной судьбой - а разве нет таких?! - не может не затронуть судьба Жени с ее поездками в Севастополь с чужим мужем, бравадой, тщательно скрываемой завистью к тем, у кого есть семья, дети. И не только молодых женщин, но и матерей и бабок Жениных ровесниц, и тех, кто, подобно Валентине, только еще вступает в сознательную жизнь... И ровесниц и ровесников Валентины и Валентина, ждущих любви или уже встречавших ее, от верных или опрометчивых решений и поступков которых во многом зависит едва ли не вся их будущая жизнь... Пьеса адресуется одновременно и к сердцу, и к разуму зрителей, естественно побуждая каждого сопоставлять свои чувства и мысли, мнения и поступки с чувствами и мыслями, мнениями и поступками людей, с которыми знакомят нас автор и театр.
Нет сомнения, что главной побудительной причиной, заставившей автора взяться за перо, была мысль о любви. Точнее говоря, желание дать бой тем, кто под разными мотивами и предлогами отрицает любовь. Как тем из ровесников юных героев пьесы, кто полагает: «Скоро все будет запросто - понравилась - подошел, спросил: да? нет? И все, вся любовь»... или: «Любовь закрепощает, начинаются всякие мучения, то, сё, любовь - кабала...», так и тем из взрослых, кто, подобно матери Валентины, ссылаясь на «долгий, горький опыт», восклицает: «А эту любовь мы знаем!.. Туман рассеивается, остается грубая жизнь. Заплаканные глаза, больничный потолок, пустота и отвращение. Вот и вся ваша любовь!» А возможно, и Лизе, матери Валентина, которая хотя и не отрицает любовь как единственную основу, на которой только и можно строить семью в нашем обществе, но тем не менее наставляет сына: «Ох, не по себе ты дерево рубишь!.. Не станет она с тобой в трудностях жить. И любовь выскочит из нее, как пар». Автор сталкивает разные точки зрения на любовь, высказываемые теми или другими героями пьесы, но его стремление утвердить любовь как чувство, отсутствие которого несказанно обедняет, обкрадывает человеческую жизнь, прочитывается в произведении отчетливо, и в этом также следует искать секрет популярности «Валентина и Валентины».
Сильную сторону этой «современной истории» составляет стремление драматурга исследовать ее и сделать это досконально и скрупулезно. М. Рощин сопоставляет, сталкивает разные точки зрения на любовь, проводит своих юных героев не только через непонимание и недоверие родителей к их чувству, но и через искус всевозможными соблазнами.
Ну разве не искус для Валентины ее встреча с капитан-лейтенантом Гусевым? Своего любимого Валентина подкармливает бутербродами, покупает ему мороженое, билеты в кино и метро, а Гусев, можно сказать, всемогущ и щедр. Он так и понимает любовь: «Это когда хочется все отдать, когда ходишь и ждешь: кто возьмет, кому отдать, что еще сделать? Чем еще обрадовать, удивить, украсить? Любишь одеться? Пожалуйста, будешь у меня как куколка! Хочешь там всякую мебель? Ради бога! Колечки-цацки? Возьми! Не потому, что я тебя покупаю, а потому, что мне приятно, мне хочется сделать для тебя! Все, что хочешь!..» Гусев живет в романтическом городе-герое, у него «гениальная квартира», из окон которой «всегда... видно море». Способны увлечь юную женщину и его мундир, и его полная опасностей и риска профессия.
Все ли девчонки способны пройти через этот искус и не изменить своей любви? Наверное, не все. Далеко не все. А Валентина выходит победительницей. «Вы мне нравитесь, Саша, - говорит она Гусеву. - Но я люблю другого человека». И пусть не верит и злится Женя: «Эти герлочки ничего не понимают!.. Ты приезжай через годик, и девушка уже забудет, как его звали-то», - Гусев, унимая раненое самолюбие, с глубоким пониманием и уважением относится к признанию Валентины. А что касается любви, слов Жени: «Может, никакой любви вообще нет?.. Любовь! Семечки!..» - он ей возражает так: «Любви, конечно, нет, но очень хочется, чтобы она была». Нет - в его жизни. Но он очень хочет, чтобы она появилась. И от огромной искренности Гусева, от серьезности его мгновенно вспыхнувшего чувства к Валентине искус для нее становится еще острее и глубже.
Два искуса подстерегают и Валентина.
Первый - в лице товарки детства, соседки по квартире Кати. Катя по Валентину «с детства тает» и, что тоже важно, «своя», ей «ничего не страшно, все трудное в жизни видела, на хлебозаводе работает, ручек не побоится замарать». Да и у Веры Павловны, матери ее, «комнатка... вторая есть», и ей, Вере Павловне, Валентин «как сын». Через этот искус Валентин проходит довольно легко - и тогда, когда отбивает словесные атаки матери, и тогда, когда сама Катя зовет его ехать в деревню, напоминая о прошлых днях, о том, как вместе «в Первомайке были».
Искус второй посложнее и поопаснее. Исчезла Валентина - уехала с сестрой на встречу с «каплеем» Гусевым. Валентин не знает, где она, мечется - не пришла на свидание, и вот тут-то возле него и появляется бывшая его однокашница - соблазнительная Дина. И нетрудно понять, что Дина давно любит этого парня и сейчас прикладывает все усилия, чтобы вырвать его у счастливой соперницы. Она и, как пишет автор, «танцует, демонстрируя себя», и ревность Валентина пытается вызвать, рассказывая ему о молодом хирурге Аркадии Иваныче, который, когда она идет по «коридору, в обморок падает», и откровенно призывает Валентина: «Побудем молодыми-то!..» Но только до Валентина все это не доходит - он не с Диной сейчас, в ее комнате, а где-то далеко, там, где его Валентина. И тогда Дина взрывается: «Если бы меня кто так полюбил, я бы не знаю, что сделала! Я бы на край света пошла!» Но Валентин и на этот раз вряд ли что понимает - ему просто не до Дины с ее переживаниями.
Драматург проводит своих героев и через испытание на зрелость, на право быть достойными любви. И здесь Валентина с ее тепличным испытанием едва не терпит крах. Она сама смело шла навстречу близости с Валентином - первой близости в своей жизни. Но сказать о том, что остается в эту ночь у Валентина, матери, бабке, сестре не посмела, солгала: готовлюсь, мол, к зачетам у подрули «и, может, заночую». А на следующее утро ею овладевает панический страх перед случившимся. «Ужас! Это же ужас, если вдуматься!.. - восклицает Валентина. - И все это я, все это происходит со мной, с маменькиной дочкой, с бабушкиной Аленькой, с чистюлей, - я же брезгливая, я даже газировку не пью никогда на улице. Бог ты мой!.. Вот что такое любовь, вот она какая, я поняла! Любовь - жестокая и беспощадная вещь, она ничего не щадит, она как пожар на страшном ветру. Она входит в нас, словно чума, и нельзя вылечиться. И мы - уже не мы, от нас остается только оболочка: в нас вселился, и размножается, и пирует сумасшедший микроб, который мы бессильны остановить со всей нашей наукой, техникой, мудростью. И если выживешь, излечишься, все равно будешь в шрамах. Где я?»
Чуть ниже я вернусь к этим словам юной героини произведения. Пока же замечу, что, по авторскому замыслу, ее возвращение к Валентину - после разрыва - в самом финале знаменует победу Валентины над этим паническим страхом, преодоление ею себя во имя любви.
Итак, М. Рощин, рисуя житейски достоверные и распространенные ситуации и говоря со зрителем о вопросах, его остро волнующих, утверждает мысль о любви. Словно вторя Валентине, сравнивающей любовь с «чумой», с «пожаром на страшном ветру», говорит в финале Прохожий, которого приятель Валентина Бухов спросил о любви: «Да, это то состояние, почти болезненное, это психически навязчивая идея, когда ты думаешь только об одном... Любовь - это колдовство... В этом есть ощущение удара, катастрофы...»
Все так - и боль, и радость одновременно... И тем не менее после знакомства с пьесой М. Рощина возникает ряд вопросов, на которые автор так и не дает ответа. И первый из них: а любовь ли это - чувство Валентина и Валентины? Все помнят фильм «А если это любовь?». Мальчик и девочка тянутся друг к другу. Взрослые осуждающе относятся к их влечению. Создатели фильма, как бы возражая взрослым, ставят вопрос, выраженный в названии картины. Ну, а если не любовь? - возражу я. Если всего-навсего увлечение, проходящее, как дым? Тогда осуждение создателями фильма взрослых напрасно, ложно?.. Давайте попытаемся разобраться в этом применительно к пьесе «Валентин и Валентина».
Что стоит за воспоминаниями юных героев об их первой встрече, за осуждением старших («Убил бы я всех!», «Мои просто не слышат... Им сто, а они двести!»), за взаимными признаниями («Она. Валечка, милый мой... Он. Алечка... Ты меня любишь?.. Она. Да. Очень».)? Одно - ожидание близости. Вот он, первый разговор об этом: «Он. А ты придешь? Она. Да. Он. Точно? Она. Да. Он. Точно-точно? Она. Ты безумный. Он. Да, я безумный. Ты придешь?..» Затем следует сцена в доме Валентина. Валентина тревожится, что может вернуться из кино Маша, а Валентин успокаивает ее. «Она. Не надо, подожди... Он. Аля! Она. Подожди, милый... Он. Аля, ну!.. Она. Ты думаешь только об этом... Он. Алечка!.. Она. А если случится что-нибудь? Ты понимаешь?.. Он (беспечно, по-мальчишески). Ну, Алечка!.. Ну, родишь мальчика, подумаешь!» И наконец, следует сцена после ночи, проведенной героями в комнате Катюши... И здесь ничего иного не открывается за их словами, кроме физического влечения. И даже когда Валя чуть отстраняется от Валентина: «Как с тобой семью строить? Только будешь целоваться», - она слышит ответ: «А для чего ж ее строить?.. Щи варить?.. Она. Не щи, а ячейка общества. Основа государства. Он (шутливо, с озорством). Долой семью, частную собственность и...». Герои много говорят о любви, о том, что час, прожитый друг без друга, ими потерян. Конечно, если нет влечения друг к другу, нет и любви, развалится любая семья. Но семья может развалиться и в том случае, если между мужем и женой не будет духовной близости, идейной общности, единства нравственных целей и интересов.
По ходу действия Валентина называет своего возлюбленного «жутко идейным», «марксистом». Но в чем его, с позволенья сказать, марксизм, идейность? В осуждении родных Валентины, которые тревожатся за ее судьбу? В утверждении применительно к себе и Валентине, что «человечество... смертным боем бьется против крепостного права, совершает революции... Человек хочет быть человеком, а не рабом...»? Да простит меня Михаил Рощин за резкость, но не напоминают ли все эти тирады Валентина небезызвестное восклицание фонвизинского Митрофана: «Не хочу учиться, хочу жениться»! Ведь вокруг этого, по сути дела, вращается значительная часть действия. А там, у Фонвизина, также, видимо, имела место акселерация!..
После ночи, проведенной вместе, Валентина говорит об испепеляющей силе любви. Но от этого само понятие «любовь» не становится в сознании и словах героев более ёмким, глубоким, вместительным. Ведь может быть и так: двое любят друг друга, они соединили свои судьбы, и однажды на соседней улице случается пожар. Но им нет дела ни до кого. Пусть горит все синим пламенем... Так что такое в данном случае любовь - поэзия или мещанство, добро или зло? И может быть все напротив: любимых касается все... Так какая же она, любовь Валентина и Валентины? Общественная индифферентность, инфантильность юных героев - их самое уязвимое место, как и самая уязвимая сторона рощинской пьесы в целом.
Общественная аморфность, расплывчатость героев пьесы неизбежно приводят к тому, что время, в которое они живут, наш общественный уклад не находят в их любви своего выражения. Полностью согласен я с рецензентом постановки пьесы «Валентин и Валентина» в Новосибирском театре «Красный факел» Э. Фоняковой, когда она приводит в начале своей статьи, опубликованной на страницах газеты «Вечерний Новосибирск», строки из стихотворения Е. Евтушенко: «История - не только войны, изобретенья и труды... Она и в том, как обнимают, как пьют, смеются и поют...». Согласен и тогда, когда она сама пишет: «И хотя в сущности своей чувство любви однозначно, все же Ромео и Джульетта любили друг друга иначе, нежели Руслан и Людмила, а Данте и Беатриче - не так, как Петр и Феврония из знаменитой древнерусской повести».
Однако посмотрим, как дальше Э. Фонякова определяет «неповторимые особенности любви Валентина и Валентины, рожденные нашей эпохой». «Как же любят Валентин и Валентина? - спрашивает она и тут же отвечает: - В общем, очень просто: каждый из них сделал драгоценное открытие. Из всех людей на свете Ему необходима лишь Она, а Ей - Он». Ничего не скажешь, содержательное открытие, будто бы незнакомое Ромео и Джульетте, Данте и Беатриче!.. Впрочем, любя всепоглощающе, глубоко, страстно, герои Шекспира и Данте не отстранялись от мира, напротив, они вбирали в свою любовь весь мир.
«Нашему веку, - продолжает Э. Фонякова, - свойственны прямота и товарищеские интонации в сфере общения. Любовь родилась радостно, легко, так же легко и радостно звучат взаимные признания, легко и радостно принимается совместное решение - быть вместе до конца своих дней». Решения-то принимать, конечно, легко, но почему мы должны в этом плане верить юным героям на слово? Где в их отношениях тот запас прочности, который в состоянии обеспечить выполнение этого решения? Видимо, Э. Фонякова и сама чувствует зыбкость своих рассуждений о выражении эпохи в любви Валентина и Валентины, так как дальше вдруг, именуя их «голубыми героями», заключает: «Впрочем, так бывает часто: «голубые» главные герои несколько проигрывают в соседстве со второстепенными, где автор свободнее от своего магистрального замысла, где присутствует жанровость».
Что же касается легкости самой любви, вспомним высказывания и Прохожего, и самой Валентины после ночи, проведенной ею с любимым. Да что после ночи!.. Задолго до нее Валентина, говоря о любви, восклицает: «Она такая, что мне страшно». И мать ее удивляется: «Откуда такие страсти, такое безумие?» Вот вам и легкость, якобы свойственная веку!..
Однако попытаемся поискать теперь этот самый «запас прочности», следуя совету Э. Фоняковой, в позициях, высказываниях некоторых второстепенных персонажей, там, где «присутствует жанровость». Разумеется, не у матери и бабки Валентины, не у матери Валентина, которые против скоропалительной женитьбы своих чад, а у других героев, хотя, замечу кстати, позиция матери Валентина, едва ли не укладывающей Валентину в постель к своему сыну, зная, что ее семья категорически против их брака, все же достаточно скользкая, уязвимая.
Женя не хочет для Валентины повторения своей судьбы: любила Толю, вышла по совету матери за Игоря, выгодного жениха, а «к Толику еще два года потом бегала», семья развалилась... Что же она советует сегодня сестре? «Уходи, Валя... Люби, пока любишь! Разлюбишь- уйдешь! Зато не надо будет врать всю жизнь и проклинать себя потом!» Как видим, о сиюминутном счастье думает Женя, на него ориентирует сестру, а не о том, чтобы «быть вместе до конца своих дней».
А вот какой «запас прочности» обнаруживаем мы в словах Риты, подруги матери Валентина: «Я уж любила, любила и натерпелась через эту любовь, не тебе говорить, и били меня, и мучили, и чуть насовсем не убили, а я как дура, ей-богу! Как в кино про любовь или в театре - умираю! А как понравился человек - не могу, и все! Да вспомни, говорю себе, дура ты проклятая, вспомни, сколько ты натерпелась, сколько слёзонек пролила, сколько кровушки твоей на эту любовь ушло, словно ты на войне всякий раз побываешь и вся израненная ворочаешься! Говорю себе, все знаю, а сердце:
тук-тук! Тук-тук! И уж руки сами собой глаза намазывают, чулки натягивают, все самое лучшее на себя, все самое чистое, а сердце поет, и бежишь к нему, и стоишь перед ним, сукиным сыном, как будто в первый раз... Пока жива буду, пока морщинами не испекусь, пока руки-ноги и все такое на месте, буду пить я эту отравушку, потому что слаще нет ничего!»
Субъективно Рита защищает право Валентина и Валентины, которые, как говорит его мать, «до предела дошли», на любовь, но объективно весь этот монолог подвергает острейшему сомнению серьезность, долговечность чувств юных героев. Звучит в нем все то же требование, что и в словах Жени: «Люби, пока любишь».
Ну, а Прохожий, произносящий в финале столь пространную и столь страстную декларацию в защиту любви?! Есть семья, дом. «Жена замечательный человек...» Дочки: одной - тринадцать, другой - семь... «Браки, как говорят, совершаются на небесах, и этот брак тоже...» И вдруг - любовь... «Как поезд метро, когда он вырывается из тоннеля на метро-мост: все дремали, качались, читали газеты, и бац - солнце, небо, река блестит...» Кто возразит: так, мол, в жизни не бывает?! Никто. Но на вопрос Бухова: «Это вы ее ждете? Да?» - Прохожий, улыбаясь, отвечает: «Я жду свою жену...» Где же здесь «бомба, разрыв, все снесено взрывной волной...»? Оказывается, все уцелело, все на месте, и он, с авоськой в руках, ждет жену!.. Или, может, это к жене на четырнадцатом или пятнадцатом году жизни у него вдруг проснулась такая любовь - «состояние почти болезненное»? Ведь и подобное бывает!.. Тогда зачем юным героям так торопиться сегодня? А если не к жене, значит, сохраняя семью, таись, молчи и обманывай... Тогда, может, также не след уж так спешить?.. И снова не запас прочности, а зыбкий фундамент неизвестных возможностей.
А раз нет в пьесе реального запаса прочности отношений Валентина и Валентины, нет ничего, по сути дела, кроме акселерации, проснувшегося влечения юных друг к другу, возникает и еще один упрек в адрес автора -упрек в прямолинейности, с которой он выносит обвинительный приговор тем, кто не согласен с желанием юных влюбленных непременно уже сегодня, сейчас соединить свои судьбы... Это касается не только матери Валентины с ее сентенциями: «Распущенность - больше ничего!» или: «Если так, то с сегодняшнего дня ты вообще не будешь никуда ходить...», но и мудрой бабки, нет-нет да и уподобляющейся дочери: «Ты лучше возьми утюг да сразу бабку по голове!..», «Нам вообще на кладбище пора, а им место освободить», и школьного товарища Валентина - Карандашова, парня серьезного и умного, считающего, однако, по воле автора, певцов любви Шекспира и Пушкина недоумками. Вероятно, будь крепче позиция Валентина и Валентины, не пришлось бы автору заставлять их противников играть с ними в поддавки.
Известны слова Вл. Маяковского, противопоставлявшего такие понятия, как «любовный эпизодчик» и зодчие «новых отношений и новых любовей». Так в чем же суть, в чем смысл этих «новых отношений и новых Любовей»? Поэт отвечает на это в очень лаконичном стихотворении «Секрет молодости»:
Нет,
не те «молодежь», кто восхода
жизни зарево, услыхав в крови зудеж, на романы
разбазаривает.
Разве
это молодость?
Нет!
Мало
быть
восемнадцати лет.
Молодые -
это те, кто бойцовым
рядам поределым
скажет
именем
всех детей:
«Мы
земную жизнь переделаем!»
Вот этого общественного, гражданского нерва остро недостает восемнадцатилетним героям пьесы Михаила Рощина. Спору нет, пьеса «Валентин и Валентина» написана художником не только способным, но и чутким к повседневной жизни людей, к ее коллизиям и потребностям. Однако одной лишь узнаваемости, житейской достоверности этих коллизий явно недостаточно для того, чтобы произведение стало значительным явлением искусства, духовной жизни нашего общества. От писателя требуются зрелость мысли, ясное понимание того, способствует ли все то, что хочет он сказать своим произведением читателям и зрителям, поступательному движению нашего общества или, напротив, способно это движение затормозить?
Словно бы постоянно ощущая уязвимость позиций своих юных влюбленных, автор пьесы торопится к ним с подмогой - то кто-либо из «стаи» спешит поддержать их морально, а то и материально, то Рита, то Женя, то Прохожий, рассуждая о любви, объективно имеют главной своей целью убедить нас в правоте Валентина и Валентины. Но в том-то и суть, что характер, содержание этих рассуждений, как мы уже видели, достаточно расплывчаты и двусмысленны. Они скорее рождают желание остановить влюбленных от поспешных шагов и решений, чем солидаризироваться с ними. Видимо, автор и сам еще недостаточно глубоко продумал аргументацию тех выводов, к которым стремится, так сказать, подтолкнуть читателей и зрителей. Природа же его художественного дара такова, что она невольно вступает в противоречие, в борьбу, если хотите, с его субъективными намерениями и выводами.
Но если незрелость мысли, скороспелость выводов из ситуации, пусть даже выхваченной из самой действительности, очерченной достоверно, непростительны художнику, то вдвойне непростительны они критику, главным назначением которого является соотнесение произведения искусства с действительностью, тех нравственных, социальных выводов, которые предлагает нам автор, с выводами, рождаемыми самой жизнью. Как бы ни было даже велико обаяние достоверности тех или иных ситуаций, рожденных воображением драматурга, критик не может ограничиваться лишь верхним слоем произведения, не пытаясь проникнуть в его глубины, постичь корни и истоки тех явлений, о которых говорит писатель.
Ключевые слова: Михаил Рощин, Валентин и Валентина, критика на творчество Михаила Рощина, критика на пьесы Михаила Рощина, анализ пьес Михаила Рощина, скачать критику, скачать анализ, скачать бесплатно, русская литература 20 в.
Михаи́л Миха́йлович Ро́щин (настоящая фамилия - Гибельма́н; 10 февраля 1933, Казань - 1 октября 2010, Москва) - советский, российский прозаик, драматург и сценарист.
Михаил Рощин родился в Казани 10 февраля 1933 года, в семье Михаила Наумовича Гибельмана (род. 1908) и Клавдии Тарасовны Ефимовой-Тюркиной (род. 1911). Детство Михаила прошло в Севастополе. После Великой Отечественной войны семья Рощина переехала в Москву.
Учился в Педагогическом институте, на вечернем факультете. В 1958 году заочно закончил Литературный институт. Печатался с 1952 года, в газете «Московский комсомолец». С 1957 года работал в журнале «Знамя». Работал литературным сотрудником в газете приволжского города Камышина (Волгоградская область). Работал в журнале «Новый мир». Член Союза писателей СССР с 1966 года, вошёл в Союз писателей Москвы в 1991 году, после раскола СП СССР.
Пьесы писал с 1963 года, но его первая пьеса была опубликована только в 1988 году. Первые пьесы начальству казались слишком смелыми. Только третья пьеса, «Радуга зимой», была поставлена на сцене.
1970-е и 1980-е были годами расцвета и всесоюзной популярности Рощина-драматурга. Он работал на грани дозволенного цензурой, но никогда эту грань не переходил. Мягко, но последовательно, критиковал нравы современников, однако иронию свою замешивал прежде всего на лирике. В героях его пьес зрители узнавали самих себя, но автор никогда не судил их слишком строго.
Стал знаменитым благодаря пьесе «Валентин и Валентина», поставленной сразу в двух театрах Москвы. Его перу принадлежат много пьес, шесть сценариев к фильмам, а также проза.
Автор более десятка сборников рассказов и повестей. Публиковал дневниково-мемуарную прозу в журнале «Октябрь» (1995, 1997), там же - роман об И.А. Бунине «Князь» (2000), выпущенный позднее издательством «Молодая гвардия» в серии «Жизнь замечательных людей».
С развалом СССР закончился и период активной самостоятельной творческой деятельности Михаила Рощина.
В 1993-1998 гг. с Алексеем Казанцевым Рощин издавал журнал «Драматург». С 1998 года вместе с ним же был художественным руководителем основанного ими Центра драматургии и режиссуры. Вёл семинар молодых драматургов в подмосковной Любимовке.
Последнее время жил в Переделкино. 1 октября 2010 года Михаил Рощин скончался от сердечного приступа.
Вебинар проводит 22 апреля 2017 г. в 20:00 (время московское) Ирина Дедюхова.
Зарегистрируйтесь для участия в вебинаре, заполнив следующую форму и оплатив участие. Обязательны для заполнения только поля Имя и E-mail.
Емейл в форме оплаты в форме регистрации должны совпадать. После оплаты и проверки администратором на этот емейл вам будет выслана ссылка для участия в вебинаре.
